— Как?! — и столько протеста, что захотелось тут же опровергнуть собственные слова, — Ратха, разве менестрели не обязаны петь в оплату гостеприимства? Поднимись.

— Так, мой вождь, — и девушка поднялась с колена, вновь встав в полный рост.

— Неужели наше гостеприимство не стоит и песни?

— Стоит уточнить, что мне еще ваш город спасать, — попыталась осадить наглеца.

— Но это твой долг, не имеющий к нам никакого отношения. Ты проводник душ. Вот и займись своим делом, а остальное — это уже наши взаимоотношения.

Дожили! Сколько весен существует мир, а в долге перед ним меня уличили впервые.

— Я никому и ничему ничего не должна, — твердо парировала я, оттолкнув руки вождя, последнюю опору для моего тела. А что, мне и на земле неплохо сидится.

Ярко-карие глаза сощурились. Клянусь мозолью на левой стопе, в них отразилось раздражение и некое извращенное торжество.

— Казнь пленного состоится на закате, — голос вождя был спокоен, но я то знала, как он доволен собой.

— Ратха! — это единственное, что пришло мне в голову.

— Суардана, перестань упрямиться, — я разозлилась, — успокойся. Твой товарищ убил воина. Его не наказали только из-за уважения к тебе. Так будь же разумной и ответь тем же.

Согласна, в чем-то гоблиана права. Но шантаж — дело последнее. И посмотрев на подругу, поняла, так оно и есть. Я их последний шанс. Ну что ж, проявим уважение. К тому же у меня есть небольшая просьба непосредственно к девушке. Грех не воспользоваться помощью искусной плетуньи.

— Хорошо, Даарханг. Я исполню свой долг, а на празднике услажу ваш слух песней в благодарность за предоставленные еду и кров.

— Благодарю, банши. Твое появление — милость Всечувствующих, — и вождь чуть наклонил голову, не более чем мог позволить себе правитель, выражая почтение перед служащей смерти, — как только ты выполнишь свои обязанности, мы устроим празднество в великом Уртшанге.

Отлично, теперь меня ждет бессонная ночь, полная стонов, страданий и боли неушедших душ.

Глава 12

Первомать

Освобождение пещер от обезумевших призраков затянулось до обеда следующего рассвета. Кто только не рвался в лучший мир. И им всем нужно было спеть песню, проводившую в эфир неугомонных. Однако чувствовала я себя на удивление бодро. Когда пришла очередь последних двух задержавшихся на этом свете, я уже видела горячий обед перед собой и истекала слюнками. Но так просто меня не отпустили к вожделенной трапезе. Бабулька, которой оказалась предпоследняя неупокоенная душа, при жизни явно была той еще каргой.

— Я уже трижды спела вам заупокойную, что ж вы все никак не унесетесь в эфир! — возопила дико измотанная банши.

— Деточка, пение не твое. Может, ты танцуешь хорошо? — хрустя призрачными суставами, издевалась сморщенная старушка, которой я макушкой доходила только до бровей.

— Неужели не тянет к предкам? — я пристально всмотрелась в неупокоенную душу едкой старушенции, — может, свет где-нибудь приветственно зазывает вас в свои объятья? Потусторонние силы громко зовут в свою обитель?

— Ох, деточка. Как ты вообще умудрилась стать банши с полным-то отсутствием профессионализма в этом деле?

— Родилась такой, и обучать меня никто не спешил. — Всевышние, я уже огрызаюсь на почившую не весть сколько десятков, а то и сотен весен тому назад бабулькой. — Ну так? Надолго вы тут?

— Пока не отпоют, — бросила камень в мой огород старушенция.

— Что, совсем ничего не чувствуете? — обречено спросила я.

— Раздражение.

— Взаимно, — как же она меня достала!

Впервые такое на моем веку, чтобы душа не ушла за грань после моей песни. Что не так с этой женщиной? Может, буйная какая. Я исподлобья наблюдала за передвижениями старушки, что была абсолютно спокойна. Будто это не она застряла в межмирье навечно.

— Что ж, коль ты бездарностью оказалась, подожду другую плакальщицу, — высокомерно заявила бабка и уселась на торчащий со стены выступ.

— Жди-жди, аж до скончания веков прождешь! — вспылила я. Чтоб тебя скалой прихлопнуло!

— Как до скончания веков? — оживилась гоблиана.

— Молча. Раз уж последняя банши этого мира оказалась с дефектом, сидеть вам тут долго и несчастливо, — я совершенно не собиралась щадить чувства этой высокомерной грубиянки.

— Как последняя? — старушка подскочила со своего седалища.

— Каком кверху!

Все, пусть хоть лично выгрызет весь Уртшанг, а я больше здесь не задержусь.

— Госпожа банши, а я? — пискнул из угла призрак маленького гоблиненка лет семи по человеческим меркам.

— А ты сейчас отправишься на перерождение.

Парочка вар, и малыш уже в эфире. Никаких осложнений, как с той каргой. И что же с ней не так?

— Стой, плакальщица, — ее голос невообразимым образом преобразился из вечно недовольного ворчания в приятный, мелодичный.

Я даже не сразу поняла, что это давешняя бабулька меня окликнула. Она больше не гремела костями, и весь ее вид говорил о том, что она крайне серьезно относится к тому, что собирается мне сказать. Ладно, послушаем.

— Я не могу уйти, пока не передам свои знания внучке.

— И что же вас так долго останавливало? — я не спешила идти на мировую.

— Смерть, — твердо и необратимо.

— Тут я не помощник.

— Знаю, — старушка опустила голову. Обреченность, так можно назвать то, что я сейчас наблюдала, — я должна была передать свой опыт и память прошлых главных плетуний вплоть до знаний самой первой из нас. К несчастью, я умерла за рассвет до того, как моя внучка вернулась домой.

Гоблиана как-то рвано направилась к все тому же камню, но не села на него, а уставилась на стену за ним. Пустой, невидящий взгляд. Вся ее расплывающаяся фантомная фигура была пропитана страданиями и самобичеванием.

— Это трагедия для всего нашего рода. Традиции, заговоры и приговоры. столько весен бывшие с нами, теперь утеряны из-за преждевременной кончины одной слабой старухи, — она была зла сама на себя за то, что унесла в могилу все наследие горных гоблинов, накопленное множеством поколений.

Да уж, и как долго ее грызет вина за независящее от нее обстоятельство? Бедная плетунья. Быть обреченной скитаться по ходам в недрах гор, наблюдать жизнь своего народа и знать, что из-за тебя он потеряет свою магию шаманства. Сила плетуний будет увядать, пока окончательно не развеется по ветру. Больно, когда кровь превращается в воду.

— Может, вы смогли бы передать знания через меня? — попыталась я приободрить старушку, хоть и знала, что ничего не выйдет.

— Моя внучка мертва и, благодаря тебе, уже в лучшем мире. Даже если бы был способ передать все через тебя, то уже некому передавать, — да уж, не думала, что ситуация может быть еще хуже.

— И что, у вас совсем не осталось родственников?

— Род главных плетуний прервался на моей внучке. Она не смогла воспользоваться силой и умерла молодой. Ее дар, не найдя выхода, убил девушку.

— Но моя подруга плетунья, и ее дар не убил ее.

— Это невозможно, плетуньи вымерли. Все остальные лишь пустышки с крупицами дара.

— Что-что, а пустышкой Ратханге назвать нельзя. Она из семьи жреца и плетуньи и довольно сильна.

— Ха, ты не знаешь, что такое истинная сила, девочка.

— Я старше вас, по крайней мере, на тысчонку весен. Так что, кто еще девочка, — не стерпела я снисходительного к себе отношения.

— Да, прости плакальщица. Все забываю, что вы рождаетесь вместе с миром. Ты старше всех на Синуле.

— Не сказала бы, — сразу вспомнился Широ с его мавки знают сколькими тысячами весен, — но это сейчас не важно. Так что насчет моей подруги?

— А знаешь, мне все равно нечего терять, а так хоть попробую исправить свою оплошность, — и старушка широко улыбнулась, углубляя свои многочисленные морщины на щеках.

— Н-да, настрой ни к демонам. Верить надо, плетунья.

— Шакриза.